Как читать Житие Феодосия Печерского

«Как читать древнерусскую литературу» стал Нестор Летописец — монах Киево-Печерского монастыря, легендарный книжник и создатель Жития Феодосия Печерского.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Список Жития

Житие Феодосия Печерского ― одно из первых оригинальных древнерусских житий и первое восточнославянское преподобническое житие (житие святого монаха), до нас дошедшее. Герой жития ― второй настоятель Киево-Печерской обители, при котором она из пещер, где в уединении жила его небольшая братия, собиравшаяся вместе лишь на богослужения, превратилась в надземный обильно населенный монастырь с уставом, предписывавшим исполнение общих обязанностей. По повелению Феодосия в 1073 году, за год до его смерти, был заложен грандиозный Успенский собор. Составитель жития ― Киево-Печерский монах Нестор, написавший также одно из житий святых князей Бориса и Глеба ― «Чтение о Борисе и Глебе». Нестор, возможно, был также составителем первой редакции «Повести временных лет» ― древнейшей из полностью сохранившихся восточнославянских летописей.

Точное время создания Жития Феодосия Печерского неизвестно. Скорее всего, оно было составлено Нестором в период между 1088 годом, когда умер настоятель Киево-Печерского монастыря Никон, и августом 1091-го, когда состоялось перенесение мощей Феодосия в новый храм. Книжник не упоминает о кончине Никона, и ни одно из описанных в житии событий не выходит за пределы периода, когда он был печерским игуменом. Однако автор называет Никона великим и именует одним из трех светил — наряду с покойными Феодосием и Антонием, основателем Печерской обители. Писать так о здравствовавшем было неудобно и неуместно. А вот о таком значительном событии, как перезахоронение мощей преподобного Феодосия, в котором участвовали несколько епископов, Нестор должен был упомянуть, если оно произошло до завершения его труда.

Древняя и средневековая словесность отличались традиционностью: читатели ценили, принимали не новое, а узнаваемое, привычное. Произведения создавались с помощью подражания сочинениям более ранним, ставшим образцовыми. Для разных жанров были свои модели. Была такая модель и у житий святых-монахов. Обычно эти произведения открывались вступлением, в котором автор сокрушался о своей греховности и неискушенности в литературном труде и молил Бога о даровании ему способности описать жизнь подвижника. Родители подвижника обыкновенно изображались как люди благочестивые, внушившие отпрыску истины христианского учения. В эпизоде, описывающем крещение новорожденного, часто раскрывалось символическое значение его имени: имя указывало на его предназначение, на его будущие деяния. Святой с детства чурался веселых и беззаботных игр со сверстниками: ему были чужды беззаботные мирские увеселения, преподобный сызмала размышлял о вечном. Покинуть мир, стать монахом житийный персонаж часто решал, услышав в храме на богослужении евангельские слова ― речение Иисуса Христа: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Евангелие от Матфея, глава 11, стихи 28–30).

Став монахом, святой предает свое тело суровой аскезе: вкушает мало пищи, спит понемногу, да и то сидя, отдает свою плоть на поедание насекомым. Время, свободное от богослужения и обязанностей по монастырю, он посвящает непрестанным молитвам и земным поклонам. Преподобный преодолевает искушения, насылаемые бесами, например, блудную страсть. Святой, ставший настоятелем и приобретший славу великого подвижника, остается столь же смиренным, как прежде, он носит такую бедную одежду, что его не узнают и принимают за самого ничтожного из насельников монастыря. По благодати Божией в обители, которую возглавил преподобный, происходят чудеса с появлением или умножением потребного монахам: пустой сосуд с вином для литургии или с лампадным маслом оказывается полным, перевернутый кувшин с мукой для печения хлеба обнаруживается стоящим на донце и полным муки. Все эти чудеса ― воплощение евангельского речения Христа «говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? <...> Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Евангелие от Матфея, глава 6, стихи 25–34).

Подвижник знает день и час собственной кончины и готовится к нему: срок ухода святому открывает Бог. После смерти у его мощей происходят чудеса, удостоверяющие святость преподобного: прозревают слепые, начинают ходить парализованные, исцеляются бесноватые ― одержимые бесом или, говоря мирским языком, психически больные. Большинство из этих историй восходят к евангельским чудесам Иисуса Христа. Трафаретна даже парадоксальная двойная метафора-оксюморон «земной ангел и небесный человек», описывающая святого. Она применялась к разным святым, не только к монахам, но монахам подходила в наибольшей мере: их называли «ангельским чином» и считали, что они живут подобно ангелам. (Речь идет, разумеется, об идеале монашества, а не о практике, которая могла очень далеко расходиться с этим идеалом.)

Все или большинство из этих «общих мест», в филологии именуемых или топосами (слово греческого происхождения), или loci communes (выражение из латыни), Нестор, автор Жития Феодосия, мог найти в разнообразных житиях, переведенных с греческого. И древнерусский книжник их воспроизвел. Он сам ссылается на Житие египетского отшельника Антония Великого, составленное Афанасием Александрийским, он не просто подражает Житию палестинского монаха Саввы Освященного, а заимствует из него и отдельные выражения, и описания целых эпизодов. Кажется, что у книжника-подражателя просто не остается места для оригинальности, своеобразия: он стеснен, зажат правилами, жанровым каноном.

Житие принято называть словесной иконой, и в этой метафоре есть глубокая правда: как на иконе, в отличие от портрета, передаются не особенности внешности и не индивидуальность характера святого, а его принадлежность к определенному типу святости (к мученикам, преподобным и другим) и проявление, идея этой святости, так и в житии в отличие от биографии описывается не вся жизнь подвижника, а выражение в ней благодати Божией. Иконы было принято писать в строгом соответствии с иконографическим каноном, с определенными трафаретами и схемами. Но становились ли они оттого безликими, шаблонными? Нет. У Троицы Новозаветной, иконы, изображающей Бога-Отца, Бога-Сына и Святого Духа в облике ангелов, была довольно строгая композиционная схема. Но она не помешала, например, Андрею Рублеву, одному из иконописцев, создать подлинный шедевр. Богослов и исследователь иконописи, священник Павел Флоренский заметил: «...каноническая форма высвобождает творческую энергию художника к новым достижениям, к творческим взлетам и освобождает от необходимости творчески твердить зады: требования канонической формы или, точнее, дар от человечества художнику канонической формы есть освобождение, а не стеснение. Художник, по невежеству воображающий, будто без канонической формы он сотворит великое, подобен пешеходу, которому мешает, по его мнению, твердая почва и который мнит, что, вися в воздухе, он ушел бы дальше, чем по земле. На самом же деле такой художник, отбросив форму совершенную, бессознательно хватается за обрывки и обломки тоже форм, но случайных и несовершенных, и к этим-то бессознательным реминисценциям притягивает эпитет „творчества“. Между тем истинный художник хочет не своего во что бы то ни стало, а прекрасного, объективно-прекрасного, то есть художественно воплощенной истины вещей, и вовсе не занят мелочным самолюбивым вопросом, первым ли или сотым говорит он об истине».

Феодосий Печерский. Житийная икона, XVII век

Так и в агиографии (то есть в житиях святых): канон, традиционная модель отнюдь не все диктует книжнику-агиографу — он допускает вариации, в которых и проявляется своеобразие автора. Но стоит помнить, что для древнерусских читателей значима была прежде всего не эта оригинальность, а приобщение, прикосновение к святости, к вечному, рождавшее чувство умиления и одновременно страха Божия. Не страха «большого начальника», а благоговение перед Богом и его подвижником, рядом с которыми человек ощущал свою слабость и греховность. Для возникновения таких чувств новизна и не требовалась.

Сцены, сюжеты, найденные Нестором у греческих книжников, используются не как клише, не как готовые шаблоны, а как прориси, которые книжник расцвечивает своими собственными, не заемными красками. Так, согласно давнему установлению, эпизод с возницей, не узнавшим в плохо одетом монахе прославленного игумена, восходит к сборнику кратких сказаний ― новелл о христианских подвижниках, — называемому Синайский патерик, или «Луг духовный». Вот повествование о Феодоте: «Он был очень кроток и смиренномудр. Например, однажды он был в дороге вместе с одним клириком [священно- или церковнослужителем]. Архиепископ совершал путь в носилках, а клирик ехал на бессловесном [на животном, здесь — на осле].

И сказал патриарх причетнику [причетник ― духовное лицо низшего ранга: дьячок, псаломщик, парамонарь, или пономарь]: „Поделим длину пути и будем меняться местами“.

Клирик же не хотел этого сотворить. „Это будет бесчестие для патриарха, ― сказал клирик, ― если я сяду в носилках, а святитель поедет на бессловесном“.

Но божественный Феодот не согласился, настоял на своем и, убедив клирика, что в этом не будет для него бесчестия, заставил поступить по своему желанию».

Иначе у Нестора, который рисует фон происходящего и наделяет рассказ живыми и выразительными подробностями: «Как-то однажды отправился великий отец наш Феодосии по какому-то делу к христолюбивому князю Изяславу, находившемуся далеко от города. Пришел и задержался по делам до позднего вечера. И повелел христолюбец, чтобы смог Феодосии поспать ночь, довезти его до монастыря на телеге. И уже в пути возница, видя, как он одет, решил, что это простой монах, и сказал ему: „Черноризец! Вот ты всякий день без дела, а я устал. Не могу на коне сидеть. Но сделаем так: я лягу в телегу, а ты можешь и на коне ехать“. Блаженный же Феодосии смиренно поднялся и сел на коня, а тот лег в телегу, и продолжал Феодосии свой путь, радуясь и славя Бога. Когда же впадал в дремоту, то сходил с коня и шел рядом с ним, пока не уставал, а затем вновь садился верхом. Стало рассветать, и начали им встречаться в пути вельможи, едущие к князю, и, издали узнав блаженного, сойдя с коня, кланялись они блаженному отцу нашему Феодосию. Тогда он сказал отроку: „Вот уже рассвело, чадо! Садись на своего коня“. Тот же, видя, как все кланяются Феодосию, пришел в ужас, и в страхе вскочил, и сел на коня. Так и продолжали они путь, а преподобный Феодосии сидел в телеге. И все бояре, встречая их, кланялись ему. Так доехал он до монастыря, и вот вышла навстречу вся братия, кланяясь ему до земли. Отрок же тот испугался еще больше, думая про себя: кто же это, что все так кланяются ему? А Феодосии, взяв его за руку, ввел в трапезную и повелел ему дать есть и пить сколько захочет и, дав ему кун [денег], отпустил. Все это рассказал братии сам возница, а блаженный никому не обмолвился о случившемся, но все так же постоянно учил братию не возноситься ни в чем, а быть смиренными монахами, и самих себя считать недостойнейшими из всех, и не быть тщеславными, но быть покорными во всем».

История с Феодосием и возницей под пером Нестора превратилась в один из «беллетризованных эпизодов», которых немало в житии. Умение домыслить обстановку той или иной сцены на основе рассказов очевидцев у Нестора прекрасно развиты. Поэтому один из исследователей жизни и произведений Феодосия вопреки прямому признанию книжника о приходе в монастырь уже во времена другого игумена уверенно заявил, что книжник был лично знаком с преподобным и многое описал на основании его бесед. Это неверно: Нестор называет своих информаторов, пожилых монахов Илариона и Феодора, знавших Феодосия. Но такое суждение свидетельствует о мастерстве книжника.

Все, кто писал о Житии Феодосия, неизменно упоминали выразительный образ матери святого. Мать или родители, не желающие, чтобы их дитя стало монахом, ― мотив, встречающийся в византийских житиях. Но такого яркого, своеобычного характера, как властная родительница Феодосия, в агиографии до Нестора не было. В возрасте тринадцати лет Феодосий лишился отца, после чего стал еще усерднее трудиться во имя Божие: он самоуничиженно исполнял работу смерда, выходя в поле вместе с «рабами». Исполнение Феодосием трудов, неподобающих представителю знатного рода, вызывает гнев его матери, которая становится противницей сына, ибо, любя его, не принимает смирения и самоуничижения Феодосия. Мать не разрешала Феодосию работать в поле, упрашивала носить чистую и богатую одежду, играть со сверстниками. Исключительность Феодосия мать воспринимает как изъян, а в его поступках видит позор для сына и для всего рода. Понимание своего предназначения Феодосием, основанное на христианских заповедях, противопоставлено в житии мирской морали, которой следует мать святого. Феодосий не слушал матери и за это принимал от нее побои. «Жестокая», себялюбивая привязанность матери к сыну контрастирует с чистой, самоотреченной любовью святого к Богу. Мать отличалась физической силой, мужеподобными внешностью и голосом: «...ведь была телом крепка и сильна, как мужчина. Если кто и не видел ее, но слышал беседующую, то думал, что это говорит мужчина». Она дважды возвращала сына, желавшего посвятить себя Христу, домой. Сначала от священника, у которого юноша поселился и пек просфоры. Потом в начале его странствия в Святую Землю ― Палестину. Мать срывает с сына вериги ― цепи, надетые для укрощения плоти. Она подвергает Феодосия побоям. Она пытается вернуть сына домой уже из пещеры Антония, угрожая в случае отказа разжечь ярость князя Изяслава и разорить монастырь. Все эти события относятся к земному, реальному пласту бытия, через который просвечивает иной пласт ― сверхреальный, реальнейший. В нем борются Бог, предначертавший Феодосию стать одним из основателей русского монашества, и дьявол, пытающийся воспрепятствовать этому. За злой, эгоистической материнской любовью (а Нестор прямо пишет, что она «с любовью» обращает к сыну свои слова) скрываются козни дьявола, пытающегося досадить святому. Но и нечистый дух, и оскорбленная в материнских чувствах женщина невольно исполняют замысел Провидения. Феодосию не удалось покинуть Русь, уйти с паломниками в Палестину. Но эта неудача обернулась для подвижника обретением истинного назначения (стать одним из создателей Печерской обители) и места (Печерский монастырь сделался для него духовным домом).

Преставление преподобного Феодосия. Миниатюра из Радзивилловской летописи, XV век

Читая житие, стоит обращать внимание на повторы однородных, схожих событий и на объединение лиц, упоминаемых в тексте, в триады: эти повторения глубоко символичны. Трижды преподобный пытался покинуть материнский дом ― и лишь третья попытка оказывается удачной. Три посмертных чуда от мощей Феодосия описывает Нестор. Книжник повествует не только о Феодосии, но и о еще двух печерянах, ставших монахами вопреки запретам, ― о боярском сыне Варлааме, которому препятствовал отец, и о приближенном князя Изяслава Ефреме ― его уход в монастырь разгневал господина. Нестор называет Феодосия, духовного главу печерян Антония и почитаемого подвижника Никона тремя солнцами. Все эти тройные повторы соотносятся со Святой Троицей ― триединым христианским Божеством.

Нестор, за исключением одной уединенной молитвы Феодосия о благополучии обители, приводит только те его реплики и монологи, которые слышали другие. Чувства и мысли святого книжник неизменно изображает с внешней, сторонней точки зрения. Внутренний мир Феодосия словно закрыт и остается тайной для повествователя. Это, конечно, своего рода прием. Все или по крайней мере большинство высказываний подвижника, содержащихся в житии, никто Нестору передать точно не мог, это не записи его подлинных слов. Но при этом все, что Феодосий произносит и делает, позволяет читателю составить отчетливое представление о личности святого. Мы видим его кротким. Но эта кротость не исключает твердости и даже непреклонности. Эти черты проявляются в отказе, невзирая на угрозы матери, покинуть обитель и вернуться в мир. Характерны они и для отношения Феодосия к князю Святославу, которого святой сурово обличал за изгнание старшего брата и захват власти в Киеве. Феодосия во всем отличала мера. (Стоит помнить, что слова «смирение», «смиренный» в Древней Руси писались не так, как сейчас, а с буквой ѣ, от «мѣра» ― мера.) Он особенно любил «худые ризы», то есть бедную, убогую одежду: здесь тоже видны смирение и самоумаление в подражание Христу ― Богу-Сыну, принявшему плоть простого смертного, отдавшему себя на поругание и распятие. Свидетельства жития настолько определенны, отчетливы, что даже позволили исследователям реконструировать его «портрет души», личность Феодосия. Такая реконструкция небесспорна: ее результат — не сам Феодосий, но Феодосий в трактовке Нестора. Однако о таланте книжника он свидетельствует точно.

Язык Нестора кажется простым. Но он не примитивен. Вот лишь один пример — речь Феодосия, обращенная к матери. Сын раскрывает смысл боговоплощения ― соединения в Христе божественной и человеческой природ и воль: «Послушай, мати, молю тебя, послушай! Ведь сам Господь Иисус Христос поубожился и смирился, нам пример дав, да и мы ради него смиримся. И поруган был, и оплеван был, и избиваем, и все претерпел нашего ради спасения. А нам и тем более следует терпеть, тогда и приобретем Бога». «Поубожился» — значит умалил себя, воплотился в человеке, слабом, «убогом». Ненавязчивый повтор «послушай ― послушай» подчеркивает настойчивость сына, глагол «молю» ― эхо предшествующей материнской реплики, в которой она обращается к своему дитяте с той же мольбою. Ряд из трех сказуемых «поруган ― оплеван ― избиваем» (в оригинале вместо «избиваем» ― «заушаемъ») акцентирует меру добровольного унижения Иисуса. Одни и те же глаголы «смирился, смиримся», «претерпел, терпеть» отнесены сначала к Христу, а затем к христианам: так принцип подражания людей Богочеловеку выражается в самой структуре фрагмента. В оригинале этот мотив выступает еще сильнее ― о Христе сказано: «Господь бо Исусъ Христосъ самъ поубожися и съмѣрися, намъ образъ дая, да и мы его ради съмѣримъся». Христос дал человеку «образ», то есть пример, образец. Но и человек, согласно христианскому учению, создан «по образу и подобию Божию», причем в церковнославянском тексте ветхозаветной Книги Бытия употреблено именно слово «образ»: «Господь по образу Божию сътвори его» (глава 1, стих 27). Говоря о Христе как «образе» для каждого верующего, Феодосий, а точнее, Нестор, вложивший в его уста слова, напоминает о том, что человек создан по образу Божию и что люди, подражая Богочеловеку Иисусу Христу, стремятся этот образ вернуть.

Житие Феодосия Печерского усердно переписывалось и читалось в Древней Руси. Оно стало одним из образцов для позднейших русских монашеских житий.